Сценарий выступления на историко-краеведческой конференции «Завтра была война»
Сцена 1. Маленькая комнатушка, жужжит прялка, кровать, стол лавки. Хозяйка, дожидаясь Андрея, прядёт шерсть. (песня:
Не пряха была,
Не ткаха была...
«Не тужи, мати, не печалься!
Уж мы станем учить —
Переучивать.
У нас будет ткаха,
У нас будет пряха»...).
Входит Андрей и раздражённо говорит:
- Погоди гонять кружало!
Антонина перестала прясть, сладко потянулась.
- Чего ж на собрании было?
- Кулаков завтра начнём потрошить.
- Взаправди?
- В колхоз нынче беднота вступила всем собранием (сел на лавку). Ты завтра неси заявление.
- Какое? – изумилась Антонина.
- о принятии в колхоз.
Антонина с силой сунула к печи прялку.
- да ты никак одурел? Чего я там не видала?
- Давай, Тоня, об этом не спорить. Тебе надо быть в колхозе. Скажут про меня: «Людей в колхоз завлекает, а Тоню свою отгородил». Совесть будет зазревать.
- Я не пойду! Всё равно не пойду! – Антонина прошла мимо Андрея.
- Тогда гляди, придётся нам врозь.
- Загрозил!
- Я не грожу, а только мне иначе нельзя.
- Ну и ступай! Поведу я им свою коровёнку, а сама с чем буду?
- Молоко будет обчее. (ворчит себе под нос) Каждого надо просить да уговаривать. Что же завтра на обчем собрании будет?
Ведущий.
Скажи мне батя,
Что мать все время плачет.
Скажи и не молчи, случилось что?
Отец мне нехотя, но грустно отвечает.
"Скотину всю забрали, что мне сказать еще "
В октябре 1930 г. на территории нашего сельского поселения началось объединение в коллективные хозяйства. Кто-то входил добровольно, с надеждой, что будет легче обрабатывать землю, ухаживать за общественным скотом, кто-то не хотел отдавать своё добро. Входили в хозяйство, внося свою долю: кто лошадь, кто поросёнка, кто телегу или сеялку. Становление этих первых коллективных хозяйств шло очень трудно. Ведь основная часть работ велась вручную. Конных сеялок было мало, и поэтому сеяли вручную, обмолачивали вручную, после жнейки вязали снопы и обмолачивали цепами.
Из воспоминаний Карих Алексея Николаевича: «В 1925 г. семья Карих остановилась в деревне Пуляевщина. Пришли они с низовьев Лены. В 1926 г. родился очередной ребёнок, назвали Николаем. Отец, Михаил Алексеевич, занимался выделкой шкур. Этим и жили. В 1933 г. летом глава семьи в лесу подстрелил глухаря, а в желудке нашёл самородок золота. Его он сдал в скупку «Лензолото» в Жигалово. На вырученные деньги купил сепаратор и ружьё. В хозяйстве Карих была лошадь, корова. По тем меркам семья считалась середняками. В один из летних дней в дом пришли председатель с милиционером. Они объявили семью кулаками. Описали и изъяли всё. Мой отец рассказывал, что даже его кобеля Загрю увели в сельсовет, которого он ночью отцепил и увёл обратно. Глава семьи был в это время в лесу. Приехав, он собрал, что было в телегу, и увёз всю семью на Тилик, где они прожили до 1937 г., там жили ещё три семьи. После моему деду сказали, что сепаратор у председателя в личном пользовании. Жили тем, что дед добывал рыбу, мясо и менял в деревне на продукты (муку, сахар, соль, крупы)»
Многие работы в хозяйствах выполнялись детьми, достигшими 12 лет, которые помогали родителям зарабатывать трудодни. «Жили бедно, есть нечего было. Мать работала в колхозе зарабатывала трудодни. Надо было заработать 400 трудодней, а где ей одной это. И мы помогали» (Пешкова Октябрина Степановна)
Они же и коней пасли посменно, и груза возили. «Зимой приходилось ездить за грузами в Жигалово на конях, а это 40 км., да ещё волки. Однажды еду ночью, слышу, волки воют. Ну, думаю всё, пропала. Но как-то пронесло. Живая доехала» (Дулова Антонида Дмитриевна)
«Работали в колхозе: готовили дрова, картошку копали, гребли сено, подкашивали и поджинали серпами. Я маме помогала, в семье было 5 детей. Приду со школы и в лес дрова готовить» (Лосева Нина Николаевна)
«Кому исполнилось 14-16 лет, те работали с весны до поздней осени на стану: сеяли, пололи, убирали урожай. Там же и жили. Днём жали, а вечером до поздней ночи молотили» (Пешкова Октябрина Степановна)
Сцена 2.
Ванятка. (обиженно)- Я к тебе не в шутку, а всурьез. Мы тут прикинули промеж себя - вроде бы получается. С властями посоветовались - одобряют, помочь обещают. Вот я и пришел с тобой посоветоваться. Ты мужик авторитетный, тебя слушают.
Андрей. - Ну что ж, поговорим всурьез. – (скрутил "козью ножку", закурил) - Значит, земля общая, скот вместе собрать, инвентарь... И работать сообща. Так я вас понимаю?
Ванятка.- Ну так.
Андрей. - Мудрость невелика. Ладно, я пойду в колхоз... Но ты мне сперва организуй хозяйство, построй дворы, мастерские, машины закупи да дело покажи. Видел я в плену у немцев один колхоз. Да у них не токмо что люди обучены каждый своему делу - коровы и те сами себе водопой устраивают. Подходит к корыту, а там сосок от трубы выставлен. Она надавливает на него - и вода течет. Пей сколько надо. Чуешь? Капли воды лишней не пропадет. Вот это колхоз. А мы что сотворим?
Ванятка.- Ну вот, нашел чего в пример ставить - буржуйское хозяйство. Мы по-крестьянски, по-пролетарски, плечо к плечу станем, да друг перед дружкой так пойдем чесать, что будь здоров. Догоним и тех буржуев. Или ты не веришь, что мы супротив них сработаем?
Андрей. - Ну а как у вас обстоят дела с индивидуальными обложениями?
Ванятка.- Все, которые имеют заведения, то есть, к примеру, молзавод, трактир, колбасную или калачную, булочную, - все обложены.
Андрей. - На сколько обложен кулак Скобликов?
Ванятка.- У него же нет заведения, Он работает в артели, хозяйство у него середняцкое - лошадь да корова. За что ж его обкладывать?
Незнакомец. (в защитном френче. вышел и махнул рукой) - Бабосов, ты мне нужен! (скрылся в дверях).
Бабосов (кивнул в его сторону)
- Видал, как диктует? Вот у кого вам следует поучиться. Неделю здесь прожил - и все излишки сами принесли. Один заупрямился - и с домом распрощался. Мы в этом доме избу-читальню открываем. Зайдем! Посмотришь. Доложишь, какой очаг передовой культуры создаем.
Ванятка.- Поглядим, Куда семью выселили?
Бабосов,- В чистое поле... Вроде бы они в кладовой поселились в соседнем селе.
Ванятка.- Большая семья?
Бабосов,- Четверо детей, старики, самих двое.
Ванятка.- Сколько пудов наложили на них?
Бабосов,- Двести.
Ванятка.- Многовато на восемь едоков. Земля здесь песчаная да глинистая.
Бабосов,- Хлеба нет - пусть деньги платят.
Ванятка.- Это ж тыщу рублей надо? А где их взять?
Бабосов,- У него шерстобитка, топчажная машина. Продать надо было.
Ванятка.- Кто их теперь купит?
Бабосов,- Так надо раньше было думать. А то нахапал Авдей дюжину лаптей - и без порток остался.
Тут и вошел Санька Клюев, снял шапку и, глядя себе под ноги, изрек от порога:
- Андрей Иванович, тятька тебя зовет.
Андрей Иванович - Что случилось?
- Нам штраф принесли, семьсот рублей. Ежели ф не заплатите, говорят, в двадцать четыре часа, все отберем и распродадим.
Андрей Иванович - Кто говорит?
- В бумаге написано. Мамка в голос вопит. Не знаем, что и делать.
Ведущий.
1933 год был неурожайный. Есть было нечего, питались мёрзлой картошкой, а зерно сдавали государству в семенной фонд. И налоги платили: со свиньи – шкуру, с овцы – шерсть, с коровы – масло и мясо. Если налог заплатить не могли, то описывали корову в счёт налога, главную кормилицу.
«Денег не было, в магазине ничего не могли купить. Колоски насобираем, а дома на круподёрочке размелем и кашу мама варит. Всем по кружечке разложит. И вот мы все обеда ждём, когда мама придёт, и есть будем. Держали две коровы, садили огород тем и жили. Ещё надо было обязательно налоги платить».
«Был как-то случай, одна девчушка, 5-6 лет умерла от крапивы. Видно плохо сварили, она наелась и умерла. У нас мама варила крапиву хорошо. Сначала отварит, потом выжмет, промоет холодной водой и снова варит на молоке. Тогда и ели».
«Есть нечего было. С голоду опухали. Весной копали картошку мёрзлую и жарили на печке. Ещё собирали колоски и мололи, потом заваривали и ели». «Картошка родится, её натрут, отожмут. Крахмал потом высушат, и получается мука. С отжинок мама замесит кислое тесто на этом крахмале. Булки такие белые, белые получатся. Но на одной картошке. Вот это лакомство. А ещё из картошки делали пирожки. Небольшое корытце, тяпочки маленькие. Картошку начистишь и изрубишь в этом корытце мелко, мелко. Лука туда и масло добавишь. И в воду. Вкуснятина была»
Колоски собирали, но собирали тайно. Если бригадир хороший был, то разрешал. А если увидели милиционеры, то можно было заработать от 3 до 10 лет лагерей.
Помнят старожилы, как плохо с одеждой было и моющими средствами. Кто на молоко выменивал в Жигалово обноски для детей, кто-то шил одежду из мешковины и иногда красили луковой шелухой. На ноги шили чирки для девочек и ичиги для мальчиков, были свои мастера в деревне, кто выделывал шкуры и шил обувь.
Вспоминая своё детство, люди старшего поколения часто отмечали, что время для игр у них было очень мало, потому что дети во всём помогали взрослым. Но всё равно находили время и для развлечений.
«Телевизора не было, радио тоже редко у кого. Если и было радио, то висело в переднем углу. Когда маленькие были, читали книжки, играли в прятки, «чижика» и «фантики».
«Мяч скатывали круглый. Из шерсти или старых ниток. Потом намачивали и сушили. Хороший мяч получался, прыгал как резиновый. Ещё летом в «чехарду» прыгали. Это когда прыгают через спину товарища», «Игрушек, раньше вообще не было ни каких, мы сами шили куклы из тряпок, из мешковины. Глазки сами рисовали углём, ни чего не было тогда. Где куклы из соломы делали. А пацаны делали сами себе машины из дерева, колёса тоже из дерева. Туда проволоку и вот оно у них каталося как вроде».
Сцена 3. репрессии
Вкрадчивый, неторопливый стук у наружных ворот услышали все трое (дед Никита Иванович, сын Иван Никитич, Аксинья) Дедко взял фонарь и подошёл к двери:
— Вставай, Ванька… Стукают. Видать, дошло и до нас. Сподобилися…
Дедко открыл двери. Ступил в сени.
— Кто? — все еще не теряя надежды, спросил старик.
— Открой, хозяин, милиция! — хрипло сказал кто-то.
Никита Иванович открыл дверь. Передний, освещенный дедковым фонарем, в черном полушубке и весь в ремнях, шагнул на деда и вырвал фонарь из его рук. Двое ввалились в сени, спешно протопали дальше в избу, где уже горела зажженная Иваном Никитичем лампа. Он держал эту лампу, стоя босиком в белых портках и в белой холщовой рубахе.
Скачков, который, не снимая шубы, уселся к столу и начал расстегивать сумку, сказал:
— Из помещенья не выходить!
Аксинья, стоявшая у дверей в куть, зажала платком рот. Хозяин повесил светильник на пруток и прибавил огня. С белым лицом стояла рядом с матерью успевшая одеться Вера. Из-за сестры испуганно выглядывал Сережка.
Скачков нехотя разбирал бумаги. Фокич, белея лысиной, сидел нога на ногу в середнем простенке, под зеркалом меж передними окнами. А вот Митя Куземкин беспечно уселся напротив бокового окна.
— Значит так! — Скачков хлопнул ладонью по столешнице. — Есть предписание к обыску. Гражданин Рогов, глава семьи кто в вашем доме?
— Да ведь, товарищ Скачков, — весело перебил лысый Фокич. — Это дело на данный момент не имеет значенья.
Скачков поднялся, посмотрел в сторону Фокича:
— Гражданин Рогов! Ваше хозяйство обязано было сдать налог в количестве… — Скачков поискал какую-то бумагу. — В количестве девяносто шесть пудов девятнадцать фунтов. Почему не сдали зерно?
Иван Никитич произнес:
— Я, товарищ Скачков, не мелю. Мелют вон дедко да зять, с их и спрашивай. Дедко, а дедко? С тебя чуть не сто пудов гарнцу…
— Сто пудов? — подскочил к Мите Куземкину Никита Иванович. — А пошто это не двести, а тольки сто? Ежели Бога не боязно, дак сами-то себя побоялись бы! Научились сперва считать бы! Неужто приятно дураско-то дело?
— Считать мы умеем! — гаркнул милиционер. — И вас научим!
— Уже утро, товарищ Скачков. — Фокич глядел на свои карманные. — А мы еще в двух деревнях не были.
— Да, да… — Скачков, казалось, был сонлив и рассеян. — Который час-то?
— Шестой, товарищ Скачков! Надо ехать… Фокич надел шапку.
— Гражданин Рогов! — строго произнес милиционер и снова уселся к столу. — Мы вынуждены тебя арестовать и доставить в райён!
Все замерли, в избе стало тихо-тихо.
— Одевайся. Немедленно! — Скачков двумя движениями застегнул командирскую сумку.
Гости дружно поднялись на ноги.
Иван Никитич начал искать кушак и шапку, дедко перекрестился и поник головой. Вера взревела вместе с Аксиньей.
Ведущий.
Такое страшное было время.
Врагом народа был сам народ.
Любое слово, любая тема...
И по этапу страна... вперед!
Но мы-то помним! Теперь мы знаем.
На все запреты, на всех печать...
Народ толпой по этапу гнали,
Чтоб было легче им управлять...
В конце 30-х годов страну захлестнула волна репрессий. Любой человек мог быть арестован по доносу, либо если в своё время отказался вступать в колхоз, если колхоз не выполнил план сдачи продукции государству (арестовывали председателя, бригадира, агронома). Судьбу многих репрессированных можно проследить даже по одному примеру.
Как следует из документов о реабилитации, Самохин Иван Романович, 19 июня 1898 года рождения, уроженец деревни Камень Жигаловского района, русский, выходец из крестьян. Являлся рядовым колхозником, малограмотным. Был арестован органами НКВД по Иркутской области 14 февраля 1938 г. и обвинялся, якобы в том, что «… являлся участником повстанческо-вредительской контрреволюционной организации, существовавшей в колхозе…» и за эти «деяния» 4 марта 1938 г. тройкой УНКВД Иркутской области приговорён к расстрелу. Приговор приведён в исполнение 13 марта 1938 г. С момента ареста и до последних дней своей жизни Иван Романович содержался в Иркутской тюрьме.
Только в 1989 г. было обнаружено место массовых захоронений жертв сталинских репрессий 30-40 годов под селом Пивовариха.
Собирая этот материал мы нашли старую газету «Ленинская правда» в которой есть воспоминания дочери Самохина Ивана Романовича: «С часу на час ждали возвращения отца. Он ещё с утра уехал по сено. День клонился к вечеру. А он, словно чуял беду, задерживался, оттягивал встречу со страшной бедой, разлукой. Ещё помню, как увозили отца. Мы долго бежали за санями, бежали все почти до самого увала, а когда сани скрылись за ельником, мама, как подкошенная, упала на дорогу. И так мы, обнявшись, кричали, молили Бога. В ушах наших ещё долго стоял надрывный голос отца «Таля, помни: я не виноват. Береги детей. Я вернусь. Жди, родная». Так осталось восемь детей без отца.
Они мирно жили и честно трудились,
Но в одночасье все изменилось.
Сломаны судьбы, надломлены души,
Стенанья родных. Как можно их слушать?
Сегодня, в день памяти этих несчастных
Мы вспомним, как все это было ужасно.
Стыдливо потупив глаза от родных,
Мы тихо попросим: «Простите за них!»
| 
